Несколько слов в пояснение. Расспросы знакомых убедили меня, что мало кто из людей, не побывавших в районе аварии станции, правильно представляет себе местность. А от этого — досадные недоразумения.

Чернобыль, давший имя атомной электростанции, повторю, находится в 15 километрах по прямой от нее и, следовательно, от взорвавшегося реактора. В Чернобыле люди живут и работают. На станции все действия полностью подчинены указаниям дозиметристов, регламентированы радиографической схемой, наложенной на топоснову,— картой уровня радиации.

Чернобыль — город теперь вахтовый, где, сменяя друг друга, работают члены правительственной комиссии, представители ведомственных штабов, военные, медики, повара, строители, милиционеры. Из Припяти — города, который не успели нанести на большинство карт страны и который расположен в двух с половиной километрах по прямой от четвертого энергоблока, на работу большинство сотрудников ходили пешком. В мае и июне в абсолютно пустой Припяти на улицах появлялись только патрульные бронемашины ГАИ и пожарных. Водители их не обращали внимания на светофоры, продолжавшие менять цвета, регулируя несуществующие потоки пешеходов и транспорта.

Многие зрители помнят кадр телехроники, запечатлевший детскую куклу, которая смотрит сквозь закрытое окно на пустую улицу…

На станции опаснее, чем в Припяти. И народа здесь много. В первое время смены доставляли сюда на бронемашинах, металл которых вдвое снижает уровень радиации. Рабочее время лимитировано рентгенами, поэтому нужно постараться, чтобы набранная в дороге доза оказалась минимальной. Позже, в июне, появились специальные автобусы, выпущенные львовскими машиностроителями. Сиденья в них расположены ниже, чем обычно: усиленные свинцом стенки защищают пассажиров, а стекла окон почти на всю высоту покрыты специальным составом. Этим белым составом закрашено и лобовое стекло, в котором оставлена лишь небольшая «амбразура» для обзора дороги.

Но в начале мая таких удобств еще не было…

…К станции мы, плотно задраив люки, ехали на бронетранспортере. Для водителя старшего сержанта Николая Олейника дорога за минувшие дни стала уже привычной. Дозиметрист лейтенант Юрий Мослак тоже выучил трассу, но для него она складывается не из поворотов и неровностей пути, а из пятен радиоактивного загрязнения. Но дозиметрист заранее может сказать, что вот там, впереди, будет очередной «пик». Только сегодня, скорее всего, немного ниже, чем вчера.

У бетонной стенки канала, проложенного неподалеку от здания станции, стоят пожарные машины. На этот раз не на случай огня: по рукавам подается вода для мощных бетономешалок. Простая вроде бы вещь, но в чрезвычайной ситуации мелочей нет. Если бы вдруг вода иссякла, «закозлило» бы трубы, по которым бетон подается дальше, к аварийному блоку. «Распечатать» трубопровод уже не удастся — пойдет насмарку огромный труд, будет потеряно драгоценное время. Поэтому водоснабжение продублировано трижды.

У насосов, у стыков рукавов, там, где временные водопроводы пересекают полотно дорог, у бетономешалок — всюду дежурят люди. Радиационный фон здесь довольно высокий, но при авральной работе первых дней совершенно необходимо исключить любые неожиданности, любые сбои — слишком дорогой может оказаться цена даже небольшой ошибки. Был случай, когда машина с негабаритным грузом зацепила магистраль,— стыковочный замок раскрылся, прервалась подача воды. Эту аварию удалось быстро устранить только потому, что наблюдатель моментально заметил произошедшее. Визуальное наблюдение — это, так сказать, «ручной труд» здесь, перед зданием станции. Он необходим, так как нет, совершенно нет времени на прокладку стационарных, надежных коммуникаций — к аварийному реактору нужно постоянно и бесперебойно подавать бетон.

Многие решения приходится искать на ходу. Вот, например, магистраль, по которой подается вода для охлаждения, проложена над дорогой по пожарной лестнице, опирающейся на две большие цистерны. Мелочь? Но иначе пришлось бы строить эстакаду, а вода нужна была сию минуту! Мелочей на станции нет. Еще одно изобретение — дождевальная установка, смонтированная на пожарной машине. Благодаря ей удалось значительно снизить радиоактивный фон воздуха в районе насосного пункта: капли захватывают зараженную пыль, кладут ее на землю. Люди, работающие здесь, получат теперь за смену меньшую дозу.

В здание станции мы идем с начальником военизированной пожарной части по охране АЭС майором Маевским. Он сменил на этом посту майора Леонида Телятникова, руководившего тушением пожара в ночь взрыва. Владимир Станиславович приехал сюда с Южно-Украинской АЭС сразу после аварии и за минувшие дни освоился уже, как у себя.

Сопровождая Маевского, я получил редкую возможность осмотреть практически всю станцию. Пока мы шли бесконечным лабиринтом коридоров, переходов, лестниц, майор рассказывал, что после аварии приходится вести наблюдение во всех помещениях огромного здания: автоматическая сигнализация сейчас не работает — отчасти из-за повреждений на линиях, отчасти из- за высокой ионизации воздуха. Ну, а как важна сегодня полная безопасность, напоминать не приходится.

«Недавно,— говорил Маевский,— случилась ложная тревога: запустили на станции дизельные двигатели. Они, разумеется, дали выхлоп. Дым заметили сразу с нескольких объектов, и отовсюду посыпались звонки в наш штаб, в штаб правительственной комиссии и оттуда — снова к нам. Что ж, лучше так, чем беспечность…»

Противопожарной службе приходится решать на станции множество самых различных задач. Пожарные начали операцию, за которой, затаив дыхание, следили в Чернобыле и в Москве. После аварии из разрушенных трубопроводов охлаждения реактора хлынула вода. Пятьсот тонн воды в час проходит через систему — вода эта собралась в бассейне, расположенном под реактором. Поврежденная взрывом и раскаленная до температуры в тысячи градусов установка, как опасались специалисты, могла сорвать фундамент и уйти вниз. Тем более что на реактор уложили с вертолетов огромную по весу «подушку» из защитных материалов. Пар в этом случае грозил разнести все здание и выбросить, разметать вокруг радиоактивную «начинку» — топливо, которого в реакторе 182 тонны.

Необходимо было срочно откачать воду из бассейна. А для этого нужно прежде всего попасть в затопленное подземелье, выяснить обстановку на месте. Оказалось, что задвижки, регулирующие сток, покрыты полутораметровой толщей радиоактивной воды и добраться до них практически невозможно. Паи неизвестно, в каком они состоянии, откроются ли?

Решили начать откачку воды пожарными насосами. Первыми заводить рукава в бассейн пошли пожарные В. Л. Бовт, И. П. Войцеховский и М. А. Дьяченко. Когда бойцы вернулись с задания, им тут же, на станции, вручили денежные премии — по тысяче рублей.

Мне не удалось поговорить ни с кем из троих: их вывели из опасной зоны. Но товарищи их рассказывали, что вознаграждение это оставило даже неприятный осадок: не из-за денег пошли на опасное задание. И трое премированных разделили сумму поровну на всех бойцов своих расчетов — знали, что каждый готов был пойти добровольцем. Потом больше суток экипажи добровольцев, сменяя друг друга, откачивали из-под реактора зараженную воду. Наконец показались задвижки…

Хронологию событий я знал еще до того, как первый раз попал на станцию, но тут, на месте, все воспринимается иначе. Маевский вел меня по галерее, обращенной окнами на тыльную сторону здания. Много времени спустя стекла закрыли свинцовыми шторами, а потом, уже осенью, перед пуском первого энергоблока, в репортаже для газеты я передавал, что свинец снят — обстановка нормализовалась. Майор открыл дверь, и мы вошли в зал, куда собраны нити управления станцией. Знакомит с начальником смены Чернобыльской АЭС Борисом Александровичем Барановым.

Худощавый человек с профессорской бородкой. Из- за белого спецкостюма и шапочки похож на врача, как большинство атомщиков. «Сегодня относительно спокойно,— говорит Борис Александрович,— идет работа. Технические детали для непосвященных малоинтересны. Все события, все действия фиксируются здесь».— Он показывает на амбарную книгу, озаглавленную «Оперативный журнал начальника смены станции».

Есть там и сухая короткая запись о событиях, в которых Баранов принимал самое непосредственное участие. В тот день уровень воды в бассейне, который осушали, упал настолько, что показались задвижки. Если удастся открыть их, вода уйдет гораздо быстрее. И снова в бассейн отправились трое.

Баранов и старшие инженеры А. Ананенко и В. Беспалов натянули гидрокостюмы, взяли дозиметры. В бассейне абсолютно темно — пришлось освещать путь фонарями. Пробирались по затопленному коридору. Задвижки подались!

Когда вода сошла, на АЭС, в Чернобыле, в Москве вздохнули спокойнее. Угроза нового катастрофического взрыва была ликвидирована.

В подвальном помещении станции разместился оперативный штаб аварийно-спасательных работ — один из центров, направляющих действия по ликвидации последствий взрыва. В Чернобыле, в штабе правительственной комиссии принимают решения о необходимых мерах, а здесь заняты неотложными, сиюминутными проблемами. Сколько, например, специалистов — сварщиков, буровиков, бетонщиков — нужно направить на конкретный участок, какая требуется техника. Как лучше, быстрее, а значит, и безопаснее выполнить ту или иную работу.

В комнате рядом с канцелярскими столами стоят раскладушки. В коридоре у штабной двери построены нары, здесь отдыхают перед вахтой или, вернувшись, в ожидании транспорта.

В оперативном штабе мы встретились с министром транспортного строительства СССР Владимиром Аркадьевичем Брежневым. Он объяснял: «С «тыла» третьего блока АЭС вырыт котлован. Осыпающуюся землю укрепили сваями — забили шпунты. Из Москвы приехали 150 бурильщиков, привезли три установки. Предстоит пройти под землей из котлована к реактору большое расстояние. Это самое сложное — горизонтальное бурение. Когда все будет готово, в скважины загонят трубы и пустят по ним жидкий азот. 25 тонн в сутки. Азот создаст минусовую температуру — до 120—130 градусов. Промороженная земля надежно защитит грунтовые воды от загрязнения».

…Всей езды до котлована — минут десять. Но эта короткая дорога вдоль станции таит незримую опасность. Однако водитель у нас бывалый, это далеко не первая его поездка, и на самых опасных участках он резко прибавлял газ. Приехав на место, мы выбрались через люки бронетранспортера и спрыгнули на землю. За спиной, как прикрытие,— стена блока АЭС. Под ногами — котлован.

«Вот бы сюда аппарат!» — подумал я. Таких фотографий никто никогда не делал. Но еще в подвале административного корпуса специалисты, взглянув на мою «Лейку», сказали: «Ты бы, парень, государственную технику сюда не таскал. Вон у нас у одного даже часы отобрали: проверка на радиоактивность потом будет серьезная». А может, зря берег я редакционную технику? Но теперь уже поздно, и только записи — каракули, сделанные в блокноте, положенном на колено,— единственная картинка из центра особой зоны. Впрочем, вряд ли бы что и получилось на снимках, возьми я аппарат. Пленка, скорее всего, просто бы засветилась.

Спустились по песчаному грунту вниз, к буровикам. Люди у станка обернулись, выключили технику. И тишина повисла над котлованом. Лишь из отверстия начатой проходки лилась струйка жидкости, охлаждающей бур. Министр вступил в «специальный» разговор с бурильщиком, а я, воспользовавшись тишиной, расспрашивал окружающих. Пришлось тратить время и на разговоры со мной. Хотя счет его ведут тут строгий — на минуты. Работы регламентированы показаниями приборов.

От темпа их работы, скорости движения бура, ползущего из глубины котлована под реактор, зависела безопасность многих людей. В Чернобыле Иван Степанович Силаев говорил: «Сооружение «подушки» под всей площадью аварийного четвертого блока гарантирует нам…» Эту гарантию закрепляли тогда напряжением собственных сил и мастера, и слесари, и сварщики, и электрики.

Но вот бурстанок заработал вновь, наполнив «чашу» котлована привычным для стройки шумом. Вижу, как министр обернулся и поднял большой палец. Потом он объяснит, что смена уже дала десять метров проходки и это отлично, что в своем подземном пути бур не встретил бетонных преград и движется к цели…

Средоточие сил (и каких!) — академики, генералы, руководители отраслей, ведущие в своих областях специалисты — это чернобыльский штаб. Штабные решения осуществляются здесь. Сложнейшие работы производятся часто впервые в мировой практике. Понятно, что трудятся здесь настоящие мастера. Недаром поиск их шел по всей стране.

Спокойная обстановка царила в котловане, уверенность внушала фигура согнувшегося за рулем черниговского шофера Сереги, знавшего наизусть весь путь к реактору. Десятки людей прошли мимо меня через стеклянные двери административного здания АЭС — они спешили на работу. Не стану преуменьшать — дело, которым были заняты все эти люди, действительно очень опасно. Но делалось оно с полным осознанием самой опасности. Все четко понимали, что зависит от их ежедневного, ежечасного, круглосуточного труда.

…Аккуратно вытерли ноги о тряпку, лежащую в оцинкованном ящике у самого входа в административный корпус АЭС. Там же сдернули и кинули в кучу в углу специальные пластиковые чулки-бахилы, которые прикрывали нашу обувь и брюки. Куча быстро росла с возвращением смены. Вместе с хохочущими над родившейся уже здесь шуткой молодыми ребятами прохожу в огромные душевые. Вся одежда, в которой человек был на промплощадке, остается здесь: после душа — все чистое.

На станции отключены установки автоматического контроля, которые прежде не открывали никелированных турникетов, «не убедившись», что работник выходит без единого микрорентгена сверх нормы. Сейчас нормы иные, и всех заканчивающих смену проверяют дозиметристы. Это не значит, что «поднят» порог безопасности. По-прежнему непреложно правило: человеку, получившему 25 рентген, на год запрещается работать с радиоактивными веществами. Но эти 25 сейчас набегают гораздо быстрее, чем раньше, до аварии.

…Ничего необычного осмотр не показал, приборы дозиметристов свидетельствовали: норма. Понятно, норма для особой зоны. А ведь в этой обстановке живут и трудятся люди. Много людей. Спускаясь вниз, я видел парня с короткой стрижкой, который ел прямо из банки с надписью «Борщ», слушал топографа, который, пытаясь за юмором скрыть профессиональную гордость, рассуждал о несчастной специфике своей работы: «Топографы, они что? Они первые приходят, разметку работ делают. Потом дожидаются, покуда работы окончат. Вот я сижу и жду который день».

Шутит, конечно: каждому здесь находится дело. Срочное. Важное. Неотложное. Оно требовало сил, умения, смелых решений от огромного числа людей многие дни. Когда слышишь слова «подвиг», «героизм», другие их синонимы, когда сам пишешь их, вспоминаешь: в особой зоне слова эти не произносятся. Хотя дело, которое делается здесь, иначе определить просто нельзя. Здесь, на АЭС, люди действительно совершали подвиг.

…Накануне этой поездки на станцию я встречался с начальником Управления пожарной охраны МВД Украинской ССР генерал-майором Филиппом Николаевичем Десятниковым. Когда мы беседовали в кабинете, стены которого увешаны картами и схемами, вошел подполковник Скобелев и доложил генералу: «Умер старший сержант Василий Игнатенко. Четвертый из наших…»

А на следующий день у четвертого блока я увидел пожарную машину с выдвинутой на всю длину лестницей. Она осталась стоять там, где разместил ее лейтенант Владимир Правик ночью 26 апреля. Каждая машина на счету! И решили вывести ее из опасной зоны и попытаться использовать. Но уровень радиации оказался очень высок — не подступиться. Потом выяснилось, что под днищем машины — осколки графита из реактора. Когда их удалили, фон упал, можно было начать операцию, соблюдая, конечно, все меры предосторожности.

Отогнать машину с выдвинутой лестницей нельзя — слишком опасно. Начались тренировки: в Чернобыле бойцы отрабатывали все действия с точно таким же самоходным шасси. Время засекали секундомером. Получалось, что укладываются в безопасную для здоровья дозу радиации. Но и на этот раз машина осталась стоять на прежнем месте: специалисты из комиссии предположили, что лестница понадобится у блока для выполнения некоторых работ в будущем. Потом планы изменились, как это часто бывало здесь, где решения диктовала оперативная обстановка.

Спасти дефицитную технику так и не удалось. Лестницу заело, сложить ее не смогли, не смогли и убрать лапы-упоры машины. Пришлось заложить пиропатроны и отстрелять их — только после этого автомобиль вывели из опасной зоны. Но краска и металл оказались так сильно заражены, что машину пришлось отбуксировать на одну из площадок, где уже скопилось немало механизмов, которые, по-видимому, удастся вернуть в строй очень не скоро.

Разговор с крановщиком Владимиром Елышевым, одним из тех, кто эвакуирует технику из зоны высокой степени поражения, начался с обсуждения защитных свойств материалов. Он считает, что в этих условиях и при такой погоде лучше всего шапочка из плотной бумаги. Такой и пользуется на работе: голове легче, не жарко. Бумага так бумага, главная задача — уберечься от пыли.

«Работа обычная,—говорит он.— А радиация — так не нужно без толку суетиться. Проверь все сначала, посмотри, как лучше дело сделать. А потом действуй».

«Вы давно приехали сюда? Откуда?»

«Приехал… отсюда я — припятский. Нас эвакуировали. Сразу, как семья разместилась на новом месте, я вернулся. Нас семь человек семья. Устроили их хорошо. Нет проблем ни с питанием, ни с крышей над головой. Но ведь это все же не дома.

Я тут, на Припяти, с первого колышка, с 1970 года. Вот не выдержал, забежал недавно домой — сердце защемило… Со сколькими старожилами встречался, все хотят вернуться. Верю, что так и будет. Но сначала нужно эту работу сделать».

Работа оказалась дольше и труднее, чем представлялось в мае многим оптимистам. К осени жители Припяти получили разрешение забрать после дозиметрического контроля свои вещи из квартир, но вернуться сюда населению можно будет еще не скоро. Правда, по вахтовому методу тут уже работают: в городе открылась на базе бывшей химчистки специальная прачечная по обработке одежды. Она стала одним из подразделений цеха дезактивации Чернобыльской АЭС. Но об этой службе — в другой главе.

В мае на станции появилась первая радиоуправляемая техника для работы на участках, где для человека риск очень велик. Бульдозеры, способные срезать верхний слой сильно зараженного грунта, сгребать куски реакторного графита, разбросанные взрывом, другие радиоактивные обломки. На технику эту возлагали большие надежды. Создан даже специальный участок дистанционно управляемых механизмов.

Но опыта работы в столь экстремальных условиях ни у кого не было. Когда машины пустили в дело, оказалось, что очень быстро выходят из строя аккумуляторы: ионизирующее излучение разряжает их и мощные агрегаты бессильно останавливаются. Основную тяжесть труда по дезактивации территории и зданий станции пришлось нести людям.

Тяжелая работа досталась здесь всем — шахтерам, ученым, министрам, строителям… Вот о дорожных строителях я и хочу рассказать.

На станцию не ходят пешком. Не голосуют в поисках попутной. Короткая трасса, всего полтора километра: село Копачи — Чернобыльская АЭС. Дорога эта лежит под колесами огромных трайлеров, цементовозов, армейских машин. Спешат по ней львовские автобусы, тягачи, пожарные, непривычных форм инженерные машины…

Участок, видимо, самый загруженный в зоне. И самый новый: с момента окончания строительства дороги прошли считанные дни. Сегодня на этом вроде незначительном по размерам даже для 30-километровой зоны отрезке решаются, быть может, одни из главных задач по обеспечению всем необходимым площадки АЭС.

Как же она создавалась — короткая дорога к станции?

В начале мая сплошным потоком шли на атомную станцию машины. От Копачей до нее тогда было около 8 километров. Немного вроде, но… Долго подобным образом работать невозможно. Да и врачи не разрешат. И кто-то повернул баранку, взял напрямую.

За ним — другие. Быстро набилась ухабистая колея. Путь позволял выиграть время, уменьшить личную радиационную нагрузку. Но повисло над этим первопутком облако пыли… Сразу же преимущество в безопасности передвижения свелось на нет. Нужна была настоящая дорога. И немедленно.

Даже в той обстановке, когда не существовало понятия «раскачка», когда все решалось на месте, на организацию ушел день. Пока в Копачи собирали технику и везли материалы, нужно было создать бригады, оборудовать базу отдыха для смен. А самое главное — рассчитать время: сколько можно работать человеку на открытом пространстве, да еще в прямой видимости разрушенного реактора?

Решалась задача о двух точках, которые предстоит соединить прямой, осложненная тем, что в пункте А излучение втрое сильнее, чем в пункте Б. До мая 1986 года никто никогда такого не решал.

Вот в будущее полотно дороги засыпали первый щебень. Работали по схеме «два через четыре», два часа работы, четыре — отдыха. Но так, чтобы каждый — не более шести часов в сутки. Такая схема задавала темп и одновременно гарантировала безопасность.

А машины шли и шли. И туда, и оттуда…

Вспоминает главный инженер треста И. П. Марусюк: «Когда уже сделали дело и немного отоспались, я тронул товарища сзади за плечо. Он отскочил вправо — реакция на привычный наш сигнал: идет бронетранспортер. Иначе во время строительства и не «переговаривались». Простого человеческого голоса тогда было не расслышать за лязгом техники…»

Бульдозерист Виктор Киричук о первом дне работы: «Яблони вовсю цвели в Копачах. А впереди — черные развалины у реактора. И никого под открытым небом — только мы. Не по себе немного. Тем, кто рядом проезжает в машинах, спокойнее. Но втянулись быстро. За работой и не до страха, и не до лирики: только успевай поворачиваться. То, что с нами на равных работало начальство, дозиметристы все время рядом, тоже помогало, снимало напряжение».

Дорога работала и строилась. Одновременно. В непрерывный поток грузовиков вклинились бульдозеры, грейдеры, асфальтоукладчики, катки. Свежее покрытие подавалось под колесами. Его заравнивали. И полотно неостановимо тянулось к АЭС.

На базе в Чернобыле, где отдыхали сменившиеся, без всяких сводок чувствовали, знали, до какой отметки дошла трасса сейчас, дойдет через 20 минут. Знали не только техники, кому скоро вновь туда — на дорогу. Каждый метр ее выстрадали работницы дорожно-строительного управления № 39, дежурившие круглые сутки, чтобы накормить каждую вахту, державшие чайник горячим всегда, в любое время суток.

Мы ехали по этой дороге, заняв место в колонне других машин. Прошло всего ничего с того момента, как стала твердым покрытием последняя порция горячего асфальта, высыпанная на дорогу из последнего самосвала. Мы и не знали тогда, как дался строителям этот путь: 104 человека трое суток непрерывно прокладывали дорогу в полтора километра. Мы видели только темную ленту. И как-то не приходило в голову, что движемся мы по пути, каждый метр которого уложен в самые тяжелые и опасные дни. Что здесь не только техникой, но и руками орудовали люди.

«Обычно за смену,— говорит управляющий трестом «Киевдорстрой-2» А. Г. Деушев,— укладывали 300— 350 тонн асфальтобетона. В последний день — больше 1,5 тысячи тонн. Конечно, все время держаться на таком уровне невозможно. Да и людей для подмены у нас не хватает. И все-таки, взяв темп в первые дни, идем и сегодня по новому графику. Что делаем нынче? Строим площадку для перевалки грузов, чтобы меньше автомашин въезжало в 30-километровую зону».

О ней, о новой транспортной цепочке внутри 30-километровой зоны рассказывал в свое время заместитель Председателя Совета Министров СССР И. С. Силаев.

Тогда в штабе правительственной комиссии, стоя у карты особой зоны и слушая крупного руководителя, я, конечно, понимал значение сделанного, перспективы новой тактики — максимум отдачи, минимум разноса «грязи» по зоне и полностью чистый транспорт у ее границ. Понимать-то понимал, но за фразами и цифрами вставала лишь грандиозность дела. Но, как бы поточнее выразиться, не материальная, что ли. А тут — на новом полотне, среди бульдозеристов, водителей катков и просто дорожников, здоровенных ребят, красная черта на «штабной» карте приобретала ту самую недостающую «материальность».

…Как часто пассажиры с неудовольствием, а шоферы, чего греха таить, со злостью глядят из кабин на людей в оранжевых броских жилетах. Они посреди потока машин кажутся помехой, хотя в сущности заняты устранением помех — рытвин да колдобин. Есть, право, за что клясть шоферам дорожников — об этом кричат сами дороги. Сложился некий стереотип взгляда на этих людей. Вроде они — у обочины.

Чернобыльская беда перевернула многие представления о ценностях. И в частности, о нужности профессии, точнее, разрушала «шкалу престижа». Во всяком случае у многих, с кем пришлось говорить.

Площадка у «края» зоны. Она оборудована кранами-погрузчиками, рядом — пункты дезактивации, заправочные станции, столовые и павильоны, где могут отдохнуть водители. Основное назначение перевалочных пунктов — защитить от радиоактивного загрязнения. Чем меньше транспорта попадет в зону, тем спокойнее. Но и тем меньше «потери» техники — дозиметрический контроль сейчас жесткий, автомобили с избыточным фоном вернуться за новым грузом уже не могут.

Известно: въезд на обочины дорог категорически запрещен. Там — злосчастная пыль. Полосы по обе стороны асфальтового полотна поливают составом. Он образует пленку, закрепляет верхний слой грунта. Но и этого все-таки недостаточно. Дорожникам сказали: вообще уничтожьте обочины! Теперь трасса Иванков — Чернобыль на всем протяжении становится шире. На некоторых участках почти вдвое. По объему эти работы можно сравнить с прокладкой новой трассы.

«Крупные тресты («Киевдорстрой-1» и «Киевдорстрой-2») ведут строительство,— уточнил диспозицию главный инженер «единицы» В. Хорошавцев,— в «общий котел». Конечно, принцип отчетности остался прежним: потом все равно закрываем процентовку. Но работаем вместе: дело не ждет, время не терпит».

Вернувшись в Москву на пару дней после длительного — весь май — пребывания на станции и выступая перед иностранными журналистами, вице-президент Академии наук СССР академик Е. П. Велихов сказал среди прочего такую фразу: «Возвращаться не хотелось — так работали!»

Многие в Чернобыле с гордостью говорили: «Решаем все максимально быстро. Людей оцениваем по их действиям». Решимость, ответственность за конкретное, труднейшее, никем не опробованное дело — вот что ярко выявилось здесь в первые же дни. Такой стиль работы — чрезвычайно важен: ведь ликвидация последствий аварии — дело не только многотрудное, но и нескорое.

…Работают трассы, ведущие в Чернобыль, на Припять. Нигде, пожалуй, не увидишь такого разнообразия номерных знаков, собранных в одну «точку»: машины из Ленинграда, с Кавказа, из Подмосковья, с Поволжья, из Прибалтики… Гладкой лентой ложится под их колеса трасса, которую строят дорожники всей Украины. Проносится техника, обгоняя медлительные тяжелые катки, которыми управляют дочерна загоревшие люди в треуголках из газеты.

А несколько дней спустя правительственная комиссия приняла решение о строительстве еще одной новой дороги. Машины, идущие с грузом на АЭС и возвращающиеся с промплощадки, не будут теперь заезжать в Чернобыль: в городе станет чище, путь к аварийному реактору — еще короче.

Длина нового участка—3 километра 100 метров. Дорожникам предстояло выполнить грунтовые работы объемом 32 тысячи кубов, уложить 6 тысяч тонн асфальтобетона. Сроки реальные только для сегодняшнего ритма в особой зоне.

…Трудный май приближался к концу. У работающих на станции появлялся опыт. Шахтеры из сводного отряда Подмосковного и Донецкого угольных бассейнов, которые повели тоннель под аварийный реактор, «просчитали» дорогу к своему рабочему месту — котловану — и пришли к выводу, что добираться сюда лучше пешком по относительно безопасным участкам. От бронетранспортеров много пыли.

Тоннель этот понадобился для того, чтобы подвести под реактор мощную бетонную плиту — основание будущего «саркофага». В стене глубокого котлована — вход в штольню. Забойщики вгрызаются в грунт молотками, породу пересыпают лопатами в вагонетки и по рельсам выкатывают их в котлован. Экскаватор перегружает грунт на пологий склон, а бульдозер сдвигает кучу наверх. Проходческий щит держит «потолок», пока не установят бетонные кольца крепи двухметрового диаметра. А следом за щитом ложатся на дно новые секции рельсового пути.

В штабе Минуглепрома висит еще не просохшая «молния»:

«Смена горного мастера В. Амельченкова установила 5 колец крепи. Так держать! Цель — 6 колец. Равняйтесь на передовиков!»

Забегая вперед, можно сказать, что и тоннель, и шестиметровой толщины плита под реактором были сооружены раньше срока, установленного правительственной комиссией. Так строилось основание «саркофага». А на окраине Чернобыля сварщики уже монтировали металлические секции для его будущих стен — биологической защиты.

Уже тогда, в мае, началась подготовка к пуску остановленных после аварии первого и второго блоков Чернобыльской АЭС. Было ясно, что энергия двух «миллионников» должна поступить в сеть с приходом холодов.

Иллеш А. В., Пральников А. Е. Репортаж из Чернобыля. — 1988