В воспоминаниях участника ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС рассказывается о работе сотрудников отдела радиохимических исследований Радиевого института им. В. Г. Хлопина, начиная с первых дней мая 1986 г. Основное внимание в воспоминаниях уделено исследованию радиоактивного загрязнения 30-ти километровой зоны вокруг ЧАЭС и поселков из зоны реэвакуации. Описаны условия работы и жизни в первый период, решения возникавших проблем, не терпящих промедления.
Наш отдел 30 участвовал в проведении ядерных испытаний и мирных ядерных взрывов, для чего на базе отдела была создана радиометрическая автомобильная колонна, позволяющая проводить полевые исследования радиационной обстановки. Поэтому, узнав об аварии 29 апреля 1986 г., дирекция позвонила в Министерство и предложила воспользоваться возможностями Радиевого института. Если Вы помните, тогда АЭС были в ведении Министерства энергетики и электростанций. Нам предложили ждать распоряжений. Звонок из Москвы последовал, кажется, 2 мая. 4 мая (воскресенье) выехала первая группа из трех человек – начальники лабораторий Ю. Г. Петров и А. А. Римский-Корсаков с водителем Г. Ф. Пановым. Сбор экспедиции проходил под руководством профессора Анатолия Сергеевича Кривохатского – начальника отдела 30 и Галины Сергеевны Синицыной – заместителя директора, курировавшей наш отдел.
В то время я находился в творческом отпуске, который мне предоставили для завершения докторской диссертации. Я пошел к директору института Леонарду Николаевичу Лазареву и попросил его отозвать меня из отпуска, так как я надеялся получить дополнительные результаты, которые нужны были нам для выполнения вновь открытой научно-исследовательской работы в области ядерных взрывов. При этом я сказал директору, что это ненадолго, может быть, через месяц мы закончим все исследования, на что он ответил, что как знать, во что это все выльется. И он оказался прав – эта работа втянула наш институт на долгие 5 лет.
Итак, 5 мая после обеда выехала основная группа экспедиции на 3 автомашинах. Уже в Могилеве на бензозаправке мы заметили повышение радиационного фона, но как-то не придали этому особого значения, но, тем не менее, продолжали периодический контроль гамма-фона. На остановках, выходя из машин, измеряли фон и видели, что он неуклонно повышается. Нас это не пугало, так как мы были привычны к таким ситуациям. В Киеве фон в отдельных его районах, где-то рядом с конторой «Изотоп», доходил до 3 мР/ч (это по прибору СРП-68, который обычно показывает завышенные уровни, так как не учитывает ход жесткости). В район Чернобыля мы прибыли 7 мая вечером. По дороге из Киева, проезжая поселки и села, мы окунулись в движение встречного транспорта с эвакуировавшимися жителями, словно во время войны.
Кажется, в Иванкове, это в 30 км от Чернобыля, мы стали искать полковника милиции, но нас как-то быстро нашел Юрий Георгиевич Петров и занялся нашим размещением. Нас разместили на базе отдыха «Трудовик», расположенной в стороне от основной дороги в лесу. Мы все разместились в трех домиках. При этом нам необходимо было развернуть три гамма-спектрометра с Ge(Li)-детекторами. За жидким азотом приходилось периодически ездить в Киев. Было помимо этого много других дозиметрических и радиометрических приборов. Всего нас было в первый период 25 человек.
В то время вместе с нами на базе находились сотрудники ВНИПИЭТ во главе с В. А. Курносовым, а также сотрудники СНИИПа во главе с Г. А. Крашенинниковым. В мае–июне у нас на этой же базе жил Ефим Павлович Славский – наш прославленный министр. Приезжал он в течение мая– июня несколько раз. Одевался в зеленую спецодежду и рано утром уезжал в Чернобыль. Подъем для нашей экспедиции был в 6 утра, и в 7 утра мы выезжали в Чернобыль, возвращались часов в 9– 10 вечера, а ложились спать около часа ночи, и так все 40 дней. Ю. Г. Петров и Г. Ф. Панов (механик-водитель) жили в пионерлагере где-то вблизи Чернобыля (название забыл). Но если у нас радиационный фон был сравнительно невысоким, то там, в пионерлагере, он даже по нашим меркам был высоким.
8 мая мы приступили к работе вблизи ЧАЭС. Проезжая по дороге от Чернобыля в г. Припять, обнаружили след шириной около 100–200 м с уровнем радиации до 2 Р/ч. Здесь на этой полосе (на запад от ЧАЭС) буквально на наших глазах в течение нескольких дней сосновый лес менял свою окраску, становясь желтым. Имея в своем распоряжении 3 автомашины повышенной проходимости, мы были автономны и независимы в передвижении по зоне. В первые дни наземные исследования проводились в западном и северном направлении от разрушенного блока. Концентрация аэрозолей была довольно высока и, что особенно характерно, было необычно много урана, то есть помимо диспергированного топлива, выпавшего на землю, было много урана в виде аэрозолей, образовавшихся вследствие пожара на блоке. Группа наших сотрудников, возглавляемая Н. Н. Ильиным, проводила отбор проб почвы и аэрозолей, передвигаясь в ближней зоне на бронетранспортере. К этому времени военными и представителями Гидромета были составлены карты радиационной обстановки в 5-ти, 10-ти и 30-ти километровых зонах как по уровням радиации, так и по долгоживущим радионуклидам.
Вместе с военными на вертолете в облете реактора участвовал А. А. Римский-Корсаков, были получены пробы аэрозолей из шлейфа дыма и методом гамма-спектрометрии определен их радионуклидный состав, а также применением простой модели был оценен примерный выброс радионуклидов.
Суточный выброс до 10 мая составлял порядка 20 тысяч кюри, к середине мая он уменьшился, затем после дождя опять подрос и 29 мая стал уже сравнительно небольшим.
Примерно 12 мая к нам на подмогу прибыла большая машина-лаборатория «Тунец» на базе а/м «Урал», позволявшая вести дистанционный сбор информации о радиационной обстановке с помощью нескольких датчиков, расставленных на различных удалениях. «Тунец» был доставлен на грузовом самолете «Антей». «Тунец» расположился вблизи машзала и собирал информацию. Вместе с сотрудниками СНИПа были измерены уровни радиации на стене машзала с помощью самоходной тележки и коллимированного рентгенометра – были зафиксированы уровни порядка нескольких тысяч рентген в час. В этой работе приняли участие И. И. Тютюгин, А. П. Простяков и Г. П. Тюрин.
В то время возглавлял бригаду сотрудников Минсредмаша зам. министра Лев Дмитриевич Рябев. Он ежедневно в составе Правительственной комиссии во главе с заместителем председателя Совета министров Б. Е. Щербиной ездил на аварийный 4– й блок и был в курсе всех событий. Он поставил перед нами задачу: определить, сколько же топлива и плутония лежит в пределах 10–ти 30-ти километровой зоны. Надо сказать, что если с осколочными радионуклидами особых проблем определения не было, то проблема содержания плутония действительно была весьма серьезной.
Имея опыт исследования продуктов взрывов, мы знали, что плутоний и тугоплавкие осколки 95Zr и 144Ce не фракционируют. Поэтому, если определить их соотношение в выброшенном топливе, то по активности осколков можно оценить активность плутония. Кажется, первые пробы были доставлены в Ленинград 9– 10 мая. Доставку проб организовал Ю. Г. Петров, вместе с ним на машине УАЗ-452 были Г. Ф. Панов (водитель) и Ю. С. Савченков. Петров и Панов поочередно вели машину, их сопровождала спецмашина милиции, и они доехали до института за 24 часа. Надо сказать, что Ю. Г. Петров умел решать многие организационные проблемы, быстро находил контакты с начальниками разных уровней. В институте пробы анализировались в различных лабораториях, которым ставила задачу Г. С. Синицына. У нас в отделе радиохимические анализы выполнялись под руководством Н. В. Сковородкина, блестящего радиохимика, имевшего огромный опыт анализа проб от ядерных взрывов. В результате анализа было найдено соотношение 144Ce/239+ 240Pu, которым мы еще долгое время пользовались для экспресс-оценок. После этого мы по концентрации 144Ce рассчитывали содержание плутония как в почве, так и в аэрозолях. Однако в первоначальный момент основным излучателем был не 239Pu, а 242Cm с периодом полураспада 162 сут. К 20-ым числам мая было определено, что в ближней зоне протяженностью 20– 30 км выпало 3–4 % топлива. Эту оценку мы обсуждали вместе с академиками В. А. Легасовым и Ю. А. Израэлем (председателем Госкомитета по гидрометеорологии). Юрий Антониевич Израэль до этого, будучи сотрудником, а затем и директором Института прикладной геофизики, участвовал в исследованиях при атмосферных и подземных ядерных взрывах, и мы были с ним знакомы с 1959 г. Наша цифра по величине выпавшего топлива была принята, согласовывалась с данными ИАЭ, полученными по другой методике, и вошла в доклад В. А. Легасова на внеочередной сессии МАГАТЭ. С В. А. Легасовым я ранее не встречался, но меня поражал его высокий профессионализм, храбрость и отвага.
В тот период необходимо было установить критические уровни загрязнения почвы осколочными нуклидами 137Cs, 90Sr, а также плутонием. Если по осколочным нуклидам нормы тогда уже были, и медики, и представители Госкомитета по гидрометеорологии их знали, то нормы по плутонию отсутствовали вообще. И вот мы вместе с представителями Института биофизики Минздрава, среди них был Кеирим-Маркус, О. Кочетков и др., стали прикидывать допустимую величину плотности загрязнения почвы плутонием. Ориентировались в первую очередь на допустимую концентрацию аэрозолей согласно НРБ-76. Но для того, чтобы определить допустимый уровень загрязнения почвы, необходимо было знать величину коэффициента ветрового подъема. Вот здесь-то Кеирим-Маркус и пытался вспомнить эту величину. В конце концов ему это удалось, и, остановившись на величине 10– 9 м– 1, допустимая величина была принята. Надо сказать, что при дальнейших уточнениях она не сильно отличалась (10– 8 м– 1), от той, что была принята в тяжелых условиях Чернобыля. Посмотрев отчет того периода, я увидел, что в течение мая 1986 г. коэффициент ветрового подъема был на четыре порядка больше, чем осенью, то есть 10– 4 м– 1. А коэффициент ветрового подъема определяется как отношение концентрации радионуклида (аэрозоля) в воздухе (Бк/м3) к плотности загрязнения грунта (Бк/м2). По всей видимости, столь высокий коэффициент ветрового подъема был обусловлен высокой концентрацией аэрозолей в атмосфере (дождей тогда практически не было), интенсивностью перемещения транспорта на промплощадке и около нее. Тогда велись работы по созданию системы охлаждения грунта под реактором и возведению специального барьера, исключающего проплавление реакторной шахты расплавленной зоной и попадание таким способом радиоактивных продуктов в подземные воды.
Прибывший в Чернобыль академик Е. П. Велихов предложил определить, как далеко распространился выброс, так как эта проблема была в то время очень злободневной. Для этого было предложено провести обследование с отбором проб в радиусе 500 км, было организовано 12 маршрутов. Командующий вертолетами в зоне Чернобыля генерал-лейтенант Штейнбок мне сказал, что решение о выделении вертолетов должен принять командующий западным направлением генерал армии Герасимов Иван Александрович. Если штаб правительственной комиссии располагался в здании Горкома КПСС, то штаб военных находился напротив – в здании Горисполкома. Я пошел к генералу Герасимову и, ссылаясь на просьбу Е. П. Велихова и мнение руководства штаба МСМ, попросил организовать полеты по выбранным маршрутам. Конец мая в Чернобыле выдался жарким. Генерал в кабинете был без кителя и напоминал В. И. Чапаева, рассматривающего карту. Мы с ним разговорились о радиационной обстановке в районе 4-го блока, и я стал говорить ему, что теперь обстановка уже стабилизировалась и все худшее позади. На это он мне сказал, что реактор еще ночью светится бледно-голубым цветом, то есть он еще «живой». Я стал объяснять, что это результат взаимодействия гамма-излучения с атомами азота воздуха и не более. В результате генерал Герасимов отдал распоряжение, и военные выделили для этих исследований 2 или 3 вертолета. Мы, разделившись на две, а может быть три, бригады, начали обследование. Прилетали в Молдавию, летали вплоть до предместий г. Николаева, где нас арестовали на аэродроме, так как местная ПВО нас не заметила, а когда мы сели на аэродром для заправки, начальство очень удивилось. Пришлось заночевать на аэродроме, пока утром не были улажены все формальности. В процессе вертолетных обследований мы измеряли уровни радиации в местах посадок (через каждые 100 км) и отбирали пробы почвы. Всего было отобрано около 500 проб. Доставленные в лабораторию № 31 пробы были частично измерены на содержание плутония методом непосредственной альфа-спектрометрии на альфа-камере большого объема, разработанной и изготовленной М. И. Якуниным. К счастью, уровни загрязнения плутонием на больших удалениях от Чернобыля оказались близкими к уровням глобальных выпадений.
В период нашей первой командировки в Чернобыль, продолжавшейся 40 дней, мы провели обследование г. Брагин в Белоруссии, где сложилась очень напряженная ситуация со стороны не только жителей, но и руководства городом. Пришлось отобрать пробы почвы и проанализировать их на содержание 90Sr. Помимо этого Л. Д. Рябев и сменивший его заместитель министра нашего Министерства А. Д. Захаренков поручили нам провести обследование 44 населенных пунктов из зоны реэвакуации. Это мы стали проводить в первую неделю после приезда. Несмотря на то, что из этих деревень и поселков все должны были быть эвакуированы, мы там встречали многих жителей, в основном это были пожилые люди, отказывавшиеся куда-либо уезжать. Помнится, приехали мы в деревню Чистогаловку и там подходит к нам мужчина лет 50 и спрашивает, можно ли тут оставаться жить, поросенка и другую живность он спрятал в подвале. Говорит, что работал в Томске-7, вышел на пенсию и теперь проживает здесь и ничего, мол, не боится. Мы ему популярно объяснили, что ту дозу, которую он получил за 10 лет работы на комбинате (не более 50 бэр), он здесь получит за один месяц проживания. Он призадумался, а мы потом вспоминали этот случай как курьезный – человек приехал поправлять свое здоровье после работы в особо вредных условиях и попал в ситуацию, которая гораздо хуже той, откуда он выехал. Особо тяжкое впечатление на нас произвел вид вымершего города Припять.
Беда в Чернобыле свела меня с товарищами и знакомыми, с которыми я не виделся многие годы. Там я встретил своих однокурсников – контр-адмирала Владимирова Виктора Алексеевича (в то время он был начальником химической службы Северного флота) и генерала Роберта Федоровича Разуванова – начальника военного института. Встретился с Юрием Васильевичем Сивинцевым – профессором из Института атомной энергии, которого я не встречал около 30 лет, после того как познакомился с ним на Адмиралтейском заводе при спуске на воду и швартовых испытаниях первого атомохода – ледокола «Ленин» – в 1958 г. Ю. В. Сивинцев возглавил в 1987 г. комиссию при ИАЭ по дозиметрическим измерениям, куда входили и мы с А. С. Кривохатским. Ну, а встречи с сотрудниками Семипалатинского полигона, ВНИИЭФ (Арзамас-16), ПромНИИПроекта (Москва) и Института прикладной геофизики не были неожиданными, так как именно участники ядерных испытаний и показали здесь свою отвагу и высокий профессионализм. Например, Самат Габдрасилович Смагулов – сотрудник полигона – руководил бригадой солдат, которые сбрасывали куски твелов с крыши разрушенного блока. Говоря о военных, вспоминаю, как в мае в Чернобыль прибыл министр обороны маршал С. Л. Соколов. Он был вместе с Е. П. Славским, они зашли в здание Горкома партии, где работали бригады от институтов Минсредмаша, поинтересовались, как нам тут работается.
Во время чернобыльской аварии плотность загрязнения почвы обычно измерялась в единицах Ки/км2 (мкКи/м2). Для того, чтобы точно определять загрязненность, мы с Валентином Ивановичем Чернышевым приспособили консервные банки диаметром 100 мм (фиксированная площадь), в банках делали пропилы, в которые вставляли пластины и ограничивали глубину отбора пробы 1, 5 см. Потом по приезде в институт мы уже сделали кольца высотой 5 см, затем настоящие цилиндрические пробоотборники и пользовались ими на протяжении нескольких лет. Вот с помощью такого нехитрого приспособления мы (М. Н. Москалев, В. И. Чернышев и я) произвели отбор проб почвы с фиксированной площадки размером, кажется, 5? 5 м2 вблизи промплощадки 4-го блока (около автобусной остановки у Промбазы), где уровень радиации доходил до нескольких Р/ч. Отобрав 5 проб, мы гамма-спектрометрически определили плотность загрязнения почвы по (95Zr + 95Nb) и 144Ce, а затем А. А. Римский-Корсаков и В. В. Карасев, поместив на вертолет спектрометр СПИН-6000, записали спектр над этой площадкой и откалибровали таким образом спектрометр. Это позволило обработать полученные над крышами и площадкой разрушенного блока аэрогамма-спектры и определить запас выпавшего облученного топлива на промплощадке Чернобыльской АЭС и на крыше разрушенного блока.
Настало время окончания командировки. Лев Дмитриевич Рябев на начальном периоде сообщил, что Минздрав разрешает работать до накопленной дозы 25 бэр, либо по правилам командирования 40 дней. Как водится у профессионалов, мы свои дозиметры старались оставлять в домиках, где мы проживали, или в иных местах, так как обычно за превышением дозы следовало наказание.
В этой связи я вспомнил случай, когда я был в командировке в г. Электросталь, в цехе по производству источников 226Ra, готовил препараты в рамках кандидатской диссертации, еще будучи аспирантом Ленинградского университета, и получил дозу, во много раз превышающую допустимую. На имя Виктора Михайловича Вдовенко (моего научного руководителя) вдруг приходит письмо от директора завода Золотухи М. И. о таком нарушении. В следующую поездку для продолжения работы мне пришлось объясняться с главным инженером завода Д. Д. Соколовым и я, идя в цех для работы, дозиметр (фотокассету) оставлял в раздевалке.
Поэтому наша первая бригада уехала из Чернобыля через 40 дней. Я и три сотрудника лаборатории № 31 Ю. С. Савченков, М. Н. Москалев и В. И. Чернышев уезжали на двух специальных автомашинах (автобус повышенной проходимости ПАЗ – Москалев – дозиметрист-водитель и ГАЗ-66 – Чернышев – дозиметрист-водитель). Так как на Киевском шоссе везде стояли дозиметрические посты, а наша техника, конечно же, была загрязнена и мы не хотели ее оставлять, так как она должна была нам еще послужить, то мы назад пробирались уже как партизаны, обходными путями. Уехали на запад от Чернобыля, затем в Белоруссию, Латвию и Эстонию, въехав в Ленинград со стороны Нарвы. Режим работы был такой: без выходных с 6 утра до 1 часа ночи.
В отличие от условий ядерных полигонов и испытаний в Чернобыле некуда было деться: везде был высокий фон в течение мая. В первые дни, находясь в Чернобыле, мы ходили обедать в городской ресторан по выдаваемым талонам. Однако ресторан был быстро закрыт, и питание было организовано военными в имевшихся там столовых. В середине мая в Зону приехала милиция, в частности ГАИ, и тут же начались первые ДТП.
В середине июня нашим министерством было создано Управление строительства УС-605, которое возглавляло все работы, проводимые сотрудниками министерства. В этот же период в составе УС-605 создается лаборатория нашего института, первым начальником которой был сотрудник лаборатории Петрова Ю. Г. – Матвиенко В. И. Лаборатория размещалась на территории Чернобыльской типографии «Червонный прапор», это здание А. А. Римский-Корсаков присмотрел еще в мае. Эта типография послужила нам пристанищем на многие годы, мы иногда там и на ночь оставались.
В конце августа Г. С. Синицына попросила меня съездить в Чернобыль, так как у Правительственной комиссии возникли вопросы по выбору места для строительства нового города вместо Припяти для размещения персонала станции. Я и А. А. Боровой (начальник лаборатории ИАЭ им. Курчатова) летали на вертолете, проводили замеры на местности, отбирали пробы и определили территорию для такого строительства, представив данные в Правительственную комиссию. Но что-то там на какой-то стадии согласования и проектирования случилось, и город Славутич начали строить как раз на радиоактивном пятне. Вследствие этого возникли на «ровном» месте проблемы, и строители стали работать в радиоактивной зоне с соответствующими льготами.
А. С. Кривохатский, В. Г. Савоненков и Ю. М. Рогозин предложили в зоне Чернобыля организовать контрольные полигоны, на которых можно было бы наблюдать за поведением радионуклидов в различных почвенных зонах и следить за их миграцией. В октябре 1986 г. большая группа сотрудников отдела 30 во главе с Г. С. Синицыной выехала в район Чернобыля для создания радиационно-почвенных полигонов и обследования населенных пунктов в зоне реэвакуации. На сей раз нас разместили в поселке Иванково, это, вероятно, в 30 км от г. Чернобыля. Там вообще размещались все прикомандированные. Это было помещение, кажется, интерната для душевнобольных, которые были эвакуированы в другое место.
В октябре заканчивалось строительство временного «Укрытия» для разрушенного 4-го блока. Главный инженер ВНИПИЭТа Владимир Александрович Курносов первым сел в специально защищенную свинцом смотровую кабину, поднимавшуюся на тросе подъемного крана над Укрытием, и оценил обстановку для корректировки строительства. И вот, кажется, 5 октября строительство объекта «Укрытие» было закончено и по этому поводу был проведен торжественный митинг. Митинг открыл и вел наш заместитель Министра (МСМ) Усанов В. Н. Все шло хорошо и торжественно. И надо же было случиться беде. Военный вертолет совершал очередной облет над площадкой 4-го блока. Уже смеркалось, и вертолет, задев лопастью за трос огромного немецкого крана «Демаг», упал и загорелся. Весь экипаж погиб.
Надо сказать, что в эту осень не обошлось и без тяжелых автомобильных аварий. А. К. Круглова – начальника ГНТУ Минатома, ответственного представителя от нашего Министерства – сменил заместитель директора ВНИИНМ В. С. Шмидт. Однажды вечером, когда колонна машин Правительственной комиссии возвращалась из Чернобыля к месту своего расквартирования, в автомобиль, в котором ехал Шмидт, врезалась тяжелая грузовая машина, и он получил настолько серьезную травму головы, что скончался после нахождения несколько месяцев в коме.
В течение октября–декабря 1986 г. нами были обследованы 46 населенных пунктов в зоне реэвакуации ЧАЭС. В каждом населенном пункте отбирали не менее 20 проб с площади 100 м2 по схеме «конверт» (5 точек) на глубину 1-5 см, диаметр пробоотборника 100 мм. Неравномерность плотности загрязнения составляла 30– 120 %. В восьми населенных пунктах был проведен отбор проб аэрозолей, для чего прокачивалось около 100 тыс. м3 воздуха. Рассчитывали коэффициент ветрового подъема 137Cs, составивший величину порядка 10– 8 м– 1, что примерно в 104 раз меньше, чем в начальный период после аварии. По сравнению с начальным периодом исследований (конец мая 1986 г.) отмечалось заглубление в почву как топливных частиц, так и отдельных радионуклидов, например 137Cs. Если в начальный период 75% активности содержалось в слое 1 см, то теперь эта доля была распределена в 2-ух сантиметровом слое.
Октябрь 1986 г. выдался в Чернобыле почти что жарким, обследуя зону, мы порой снимали с себя рубашки, настолько было тепло, было много грибов, их собирали и проверяли на гамма-спектрометре. В ту пору лаборатория Радиевого института в чернобыльской типографии пользовалась большой популярностью и нам приносили и грибы, и ягоды для анализов. Однажды принесли почки барана и вдруг на спектрометре увидели не встречавшийся ранее пик рядом с пиком 137Cs. Пришлось долго просматривать таблицу радиоактивных изотопов, пока мне не пришло в голову, что это, скорее всего, один из радионуклидов серебра. Последующие измерения и определение периода полураспада убедили физиков, что это все же радионуклид серебра. Стало быть, почки барана избирательно концентрировали в себе серебро, которое в составе радиоактивных выпадений осело в зоне аварии.
К началу зимы из зоны реэвакуации все население было эвакуировано, встречались брошенные кошки, которым было чем питаться, собак мы уже не встречали. Их поначалу безжалостно отстреливали по всей зоне, начали стрелять и кошек, но потом власти сообразили, что без кошек расплодятся мыши и крысы. Хотя у нас в типографии мышей было вполне достаточно. В одном из населенных пунктов, кажется в Буряковке, мы несколько раз встречали зимой двух лошадок – одна была белая, а другая гнедая. Сена им хватало, но они были пугливы и к нам не приближались. Так вот и ходили они вдвоем, не понимая, что же случилось.
Осенью в зоне ЧАЭС появились представители ВНИИФТРИ (институт метрологии в г. Менделеево Московской области). В октябре одной из проблем оказалась проблема загрязнения зоны плутонием, которая трудно поддавалась решению ввиду длительности радиохимических анализов. Представители Института прикладной геофизики (Москва) собрали рабочее совещание как раз на эту тему. Из обсуждения выяснилось, что наибольшее количество данных было получено Радиевым институтом, а именно в лаборатории 31. Все искали какое-нибудь решение, позволяющее быстро получать результат. И вот сотрудник ВНИИФТРИ предположил определять плотность загрязнения в населенных пунктах, измеряя плотность загрязнения лавочек (скамеек) около каждого дома в сельской местности. Да, после просушивания поверхности скамейки с помощью горящего спирта альфа-радиометр давал показания потока альфа-частиц, но это был далеко не абсолютный метод, и нам никак не удалось в этом убедить автора метода. Сотрудники Семипалатинского полигона, находившиеся там в этот период, не могут до сих пор вспоминать этот метод «лавочек» без улыбок.
С наступлением зимы 1987 г. наши исследования вместе с сотрудниками ИАЭ переместились на рабочую площадку «Укрытия». Нам необходимо было измерять содержание аэрозолей, и в особенности плутония, в воздухе на площадке. В лаборатории В. А. Князев – большой изобретатель и умелец – быстро смастерил воздуходувку небольшой производительности (50 м3/ч), вполне транспортабельную, и они вместе с Б. О. Шагиным установили ее на площадке, подключились к сети и при экспозиции 1 сут мы стали выдавать надежные данные по концентрации радиоактивных аэрозолей на площадке. Концентрацию плутония рассчитывали по полученному нами соотношению Pu/144Ce на момент измерения. Эти работы выполнялись нами в течение двух лет, причем отбор воздуха мы проводили в различных точках площадки и помещениях блока.
Настал период обследования шахты реактора. В нее было пробурено несколько скважин, и наша лаборатория проводила исследования газового состава, а также определяла расход воздуха. В. Б. Гевирц предложил несколько методик с использованием различных реперных газов и радиоактивных газовых меток.
Конечно, по прошествии 20 лет трудно вспомнить все, что было с нами в период командировки в Чернобыль. Большинство сотрудников лаборатории 31 прошли через испытания в Чернобыле, и для них это было, в общем- то, привычно, так как они бывали на Семипалатинском полигоне и на площадках, где проводились мирные подземные ядерные взрывы. А для населения и многочисленных прикомандированных военнослужащих, резервистов, а также сотрудников других министерств и ведомств это все-таки была ядерная война, хотя и без катастрофических разрушений, аналогичных атомным бомбардировкам в Японии, но зато с устойчивым огромным очагом радиоактивного заражения.
Наше пребывание там не обошлось без потерь для сотрудников отдела 30. Мы помним наших боевых товарищей С. М. Шпиллера и А. М. Шатилова, умерших в Чернобыле в период командировки.
Сотрудники нашего отдела продолжали работать в командировках в Чернобыле до конца 1991 года.
Ю. В. Дубасов
