Задолго до того, как на Нагасаки была сброшена атомная бомба, американские самолеты разбрасывали над гордом листовки, содержавшие предупреждение:
«В апреле Нагасаки был весь в цветах. В августе на Нагасаки прольется огненный ливень».
Огненный ливень превратил в руины большой город с 250-тысячным населением.
Нагасаки — один из самых запоминающихся городов Японии. Он расположен на западном побережье Кюсю, в глубине залива, окруженного обрывистыми холмами в «стиле Минь», воздвигнутыми стараниями китайской колонии, обосновавшейся близ порта. В прошлом столетии на эти берега хлынули купцы и моряки со всего света: американцы, англичане, французы… Со всей Японии стекались туда честолюбивые и жадные до знаний молодые люди. Там, в центре напряженной интеллектуальной мысли, зародилась волна обновления, распространившаяся затем и на весь остальной архипелаг.
Жилые районы Нагасаки протянулись вдоль залива и по берегам двух рек, которые, сливаясь, образуют фигуру наподобие «Y». Ножку этого синего «Y» составляет сам залив, левый рукав — река Ураками, а правый — река Доца. В узкой, зажатой холмами долине Ураками расположен самый северный район города; в более широкой и разветвляющейся долине Доцы — исторический центр. Разделительный рубеж между двумя боковыми ветвями «Y» образован скалистой возвышенностью, покрытой густой растительностью. Эта гряда сыграла роль щита, спасшего густонаселенные кварталы исторического центра. Помогла горожанам и плотная завеса облачности, которую за считанные мгновения до взрыва нагнала надвинувшаяся с моря непогода.
В Нагасаки располагались крупнейшие судоверфи, с которых был спущен такой колосс, как «Мусахи» (наряду с «Ямато», построенным в Куре, под Хиросимой, это был самый большой из когда-либо спущенных на воду линкоров). На военных заводах Нагасаки были созданы и выпускались не оставлявшие следа торпеды, которые использовались для нападения на Перл-Харбор. И тем не менее за все предыдущее время город лишь шесть раз подвергся воздушным бомбардировкам, да и то не самой большой мощи: в налетах участвовали самолеты с авианосцев. Последний был произведен 1 августа. Жители объясняли такую «мягкость» тем, что американцы «чтут красоту» Нагасаки и уважают проживающую здесь 20-тысячную католическую общину.
У небольших городов судьба предопределенная. Им на роду написано прозябать в неизвестности, пока там не родится какая-нибудь великая личность или не произойдет нечто настолько из ряда вон выходящее, что навсегда займет место в мировой летописи.
Так было и с японским городом Нагасаки.
В начале нашего века слово «Нагасаки» неожиданно зазвучало в устах оперных певцов, певиц и почитателей их таланта. Ведь именно там жил лейтенант американского флота Пинкертон, увлекшийся молоденькой японской Чио Чио Сан, а затем обманувший ее.
День 9 августа 1945 г. принес городу известность совершенно другого рода. В 11 ч. 02 мин. на высоте 567 м над Нагасаки взорвался «Толстяк» — американская атомная бомба, пометившая обитель мадам Баттерфляй клеймом смерти.
Трумэн угрожал Японии в случае отказа капитулировать новыми атомными бомбардировками.
Еще до того, как листовки попали на территорию Японии, был отдан приказ о новой атомной бомбардировке. На пресс-конференции 7 августа генерал Спаатс на вопрос корреспондентов, будет ли сброшена вторая бомба, только улыбнулся: на 12 августа была запланирована вторая атака.
Однако бомба была сброшена раньше намеченного срока. Приказом боевой вылет назначался в ночь на 9 августа. На совещании летчики узнали, что главный объект второй операции — Кокура, в северной части о. Кюсю. Запасной целью был Нагасаки…
Незадолго до второго атомного нападения между Альварецем, Моррисоном и Сербером зашел разговор о состоянии атомной науки в Японии. Перед войной этим трем ученым довелось встретиться с японским физиком Р. Саганэ, работавшим в 1939 г. под руководством Лоуренса в лаборатории радиации в Калифорнийском университете и вернувшимся затем в Японию. Его бывшие коллеги решили написать ему письмо:
Штаб-квартира атомных операций.
Профессору Р. Саганэ 9 августа 1945 г.
от его бывших научных коллег в период пребывания в США
Мы отправляем Вам это письмо в частном порядке, с тем чтобы призвать Вас как известного физика-атомника воспользоваться Вашим влиянием, чтобы убедить японский генеральный штаб в неизбежности ужасных последствий, которые выпадут на долю народа Японии в случае продолжения войны.
Вам известно, что еще несколько лет назад стало возможным создание атомной бомбы при условии, что найдется страна, согласная пойти на огромные затраты, необходимые для получения требующегося вещества. Теперь, когда Вы знаете, что мы построили заводы для производства этого вещества, уже больше не может быть никакого сомнения относительно того, в каких целях оно будет использовано: вся продукция этих круглосуточно работающих заводов будет взорвана над Вашей родиной.
Только за трехнедельный период нами были взорваны три атомные бомбы: испытание первой экспериментальной бомбы было осуществлено на одном из пустынных участков территории США, вторая бомба была сброшена на Хиросиму и этим утром над Японией произошел взрыв третьей бомбы.
Мы обращаемся к Вам с тем, чтобы Вы подтвердили эти факты руководителям страны и сделали все возможное для того, чтобы положить конец разрушениям, гибели людей, поскольку продолжение войны неизбежно привело бы к полному уничтожению Ваших городов. Как ученые, мы можем только сожалеть о том, что не можем Вас заверить, что, если Япония откажется немедленно капитулировать, дождь атомных бомб будет продолжать падать лишь с еще более устрашающей силой…
Это недописанное письмо было отпечатано в трех экземплярах, каждый из которых был помещен в конверт с надписью: «Профессору Р. Саганэ, отделение физики Токийского университета». Конверты прикрепили к сбрасываемым на парашютах цилиндрам, в которых находились приборы для измерения и передачи по радио данных об атомном взрыве. Чтобы ветер не мог проникнуть под бумагу и сорвать конверт, нанесли несколько слоев клеящего вещества, прочно удерживающего письмо на поверхности цилиндра.
Майор Суиней, который на самолете «Грейт артист» сбрасывал над Хиросимой измерительные приборы, на этот раз должен был пилотировать самолет с бомбой. Бомбардиром в этом полете назначили капитана К. Бихена. Самолет В- 29 с измерительными приборами должен был вести капитан Ф. Бок. На третьем самолете В-29, предназначенном для фотографирования, должен был лететь майор Дж.Горкинс. Он и капитан Бок не принимали участия в полете на Хиросиму, как и два англичанина, которые на этот раз получили разрешение участвовать в полете.
В конце совещания по проведению операции полковник Тиббетс дал указания экипажам двух самолетов-разведчиков: самолет капитана Маркворда должен лететь на Кокуру, «Стрейт Флаш» майора Изерли — на Нагасаки.
На рассвете 9 августа 1945 г. с о. Тиниан стартовал американский бомбардировщик В-29 «Бок Кар». Перед взлетом в самолете обнаружили неисправности в бензиновом насосе, однако устранять дефект было уже некогда и отложить полет было нельзя. Один из руководителей операции, адмирал Пернелл, обратился к майору Суини:
— Молодой человек, ты знаешь, сколько стоит эта бомба? (На борту самолета была пятитонная плутониевая бомба, которую окрестили «Толстяком»).
— Знаю, — ответил пилот, — около 25 миллионов долларов.
— Так вот, постарайся, чтобы эти деньги не пропали зря.
Суини постарался.
Набрав высоту 2300 м, самолет повернул на северо-восток и лег на курс. Кроме 10 членов экипажа на борту находились еще трое: лейтенант Ф. Ашворт, в задачу которого входило наблюдение за взрывателем атомной бомбы, его помощник лейтенант Ф. Барнс, а также Дж. Бесер — специалист по радиолокационным установкам.
Два метеоразведчика, вылетевшие несколькими часами раньше, сообщили Суинею данные о погоде в районе основной цели (Кокуры) и резервной (Нагасаки). Суинею запрещалось выходить в эфир, чтобы не вызывать подозрения у японцев, которые после бомбардировки Хиросимы, обнаружив американский самолет, немедленно высылали на перехват истребители.
В 5 ч 30 мин на борту «Бок Кар» пилот Ф. Оливи сменил за штурвалом Д. Олбэри. До цели было еще далеко. Над о. Иводзима штурман Ван Пельт еще раз проверил маршрут: горючего в обрез, отклонение от курса грозило катастрофическими последствиями.
Ашворт и Барнс не спускали глаз с черного ящика, на котором тускло мерцал стеклянный глаз индикатора. Под черным ящиком лежала бомба 1,5 м в диаметре, 3 м в длину. Она была похожа на гигантское яйцо. Прошло 12 ч, как Ашворт и его помощники поставили взрыватель на предохранитель. Офицер военно-морского флота Ашворт принимал участие в ядерных испытаниях в Лос-Аламосе. Только ему из всего экипажа было знакомо устройство бомбы.
В 8 ч 10 мин самолет проходил над о. Якусима. Высота 10 тыс. м. На небольшой дистанции от него шел бомбардировщик капитана Бока. Время от времени он подходил совсем близко и покачивал крыльями в знак приветствия.
Но вот В-29, снабженный аппаратурой для замеров и фотосъемки, исчез из поля зрения. Не имея права устанавливать с ним радиосвязь, Суиней не мог также ждать его, так как ему было запрещено находиться в зоне Якусима более 15 мин. Поступило донесение от метеоразведчика: над главной целью — Кокурой — небо чистое и видимость отличная. Через некоторое время разведчик сообщил, что над Нагасаки небольшая, постепенно рассеивающаяся облачность.
Суиней выжидал полчаса. Запаздывание третьего бомбардировщика стоило ему большого расхода горючего. Майор был раздосадован этой задержкой: без фотосъемки задание, конечно, будет считаться недовыполненным. На всякий случай он дал указание проложить кратчайший маршрут от Кокуры до Нагасаки.
Кокура была уже в пределах видимости. Кокура представлялась идеальной, подобно Хиросиме, «тепленькой», не подверженной никаким разрушениям целью. Метеоразведчик вновь сообщил, что над городом отличная видимость. Однако по мере приближения к цели небо все больше заволакивало облаками.
— Что скажешь? — обратился командир к Бихену.
— По-моему, облака не помешают, — ответил тот.
Командир корабля дал команду готовиться к бомбометанию. Все, кроме Бихена, надели свето-защитные очки; бомбардир пытался сквозь облака различить контуры Кокуры.
— Ничего не видно, — закричал он. — Все внизу затянуто дымом.
Дым поднимался над сталелитейным заводом. Накануне он подвергся воздушному налету и горел до сих пор. Экипаж слал проклятья метеоразведчику капитану Маркворду, который уже побывал здесь и просигналил «добро». Досада была велика. Они не могли сообразить, что все изменилось за время их подлета к цели.
В-29 прошел над целью.
— Давайте сделаем еще один заход! — прокричал Бихен.
Суиней отдал приказ:
— Внимание, члены экипажа! Говорит командир! Бомбардировка откладывается. Повторяю: бомбардировка откладывается! Бихен, заходим на цель еще раз!
Только теперь дала о себе знать батарея японской противовоздушной обороны. Снаряды рвались все ближе и ближе. В воздух взмыли истребители, но В-29 летел на недосягаемой для них высоте и мог не опасаться воздушной атаки.
Из предосторожности набрали еще большую высоту. Суиней обратился к Ашворту:
— Ведь мы обязаны произвести бомбометание визуально?
— Да, — ответил лейтенант. — Таков приказ.
— Но это невозможно. Нам ничего не остается, как сбросить бомбу на Нагасаки.
— Там, должно быть, видимость лучше, — согласился Ашворт.
Так была решена участь Нагасаки…
Нагасаки — небольшое в XVI в. поселение, столь малозначащее, что там не было даже ни одного замка, — вырвалось из средневекового мрака и постепенно превратилось в центр международной торговли. С 1639 по 1859 гг. Нагасаки был единственным японским портом, открытым для иностранцев, — такова была воля феодальных правителей страны. Через этот порт на о. Кюсю, самый южный в Японском архипелаге, в страну пришли христианство, локомотивы, асфальт, пшеница, имбирный эль, пиво и новейшие виды оружия. Город превратился в центр торговых и культурных связей с Китаем, подготовки специалистов различных областей.
С точки зрения Суинея, Нагасаки — это было уже не то: изрезанный холмами и долинами рельеф сдержит свободное, как было в Хиросиме, движение ударной волны и лучевой энергии и Нагасаки был «подпорчен» прежними, пусть обычными, но серьезными бомбежками — эффект будет снижен.
…Небо над Нагасаки было также затянуто облаками. Бихену удалось разглядеть расплывчатые контуры порта, домов в центральной части города, построенных после землетрясения 1923 г., реку Ураками, извивающуюся между холмами.
Время шло, уровень горючего в баках катастрофически падал. Нельзя было терять ни минуты. Нужно либо найти цель по радиолокатору, либо резко изменить курс и сбросить бомбу в море. Они должны были решать, и решать быстро.
Имея атомную бомбу на борту, Суиней не хотел рисковать, но не хотел и сбрасывать ее наугад. Поэтому он решил нарушить приказ об обязательном визуальном бомбометании и использовать радиолокационную навигационную систему.
Над портом Суиней сделал крутой вираж. На экране радиолокатора штурман Пельт видел контуры города. Внезапно самолет вышел из облаков, город стал хорошо виден. Ашворт быстро нажал кнопку автоматической системы бомбометания. Тяжелая бомба полетела вниз.
Было И ч 02 мин…
В-29 резко повернул в сторону, чтобы выйти из зоны действия бомбы. Взрывная волна огромной силы ударила по кораблю, и он задребезжал от носа до хвоста. Будто гигантский разряд электричества метнулся, ослепил близь и даль, по машине ударило что-то чудовищное. Затем друг за другом последовали еще четыре удара. При этом каждый раз казалось, что по самолету со всех сторон стреляют из пушек.
«Через минуту после взрыва, — вспоминает Суиней, — нам показалось, будто самолет ударился о телеграфный столб. Мы почувствовали пять ударов, все они были намного сильнее тех, что мы ощущали над Хиросимой. Что было после? Было то же самое».
«То же самое» — это смерть, огонь, муки…
Наблюдатели, сидящие в хвосте самолета, увидели гигантский огненный шар, который поднимался из недр земли, выбрасывая огромные белые кольца дыма. Затем гигантский столб фиолетового огня высотой 3 тыс. м с огромной скоростью устремился вверх.
По мере движения сквозь белые облака он становился все более живым. Это уже был не дым, не пыль и не огонь — это было живое существо, новый организм, рожденный на глазах. Затем огромная масса приобрела форму гигантской пирамиды. Основание ее было коричневым, центр — янтарным, вершина — белой.
Когда уже казалось, что пирамида застыла, на ее вершине вырос гигантский гриб, который увеличил ее высоту до 13 тыс. м. Грибообразная вышина была еще более живой. Подобно тысячам гейзеров, слитых воедино, она с яростью кипела и пенилась, то подымалась вверх, то опускалась вниз.
Через несколько секунд этот гриб освободился от опоры и с колоссальной скоростью стал подниматься в стратосферу, на высоту около 18 тыс. м. Затем на пирамиде образовался новый гриб, меньше, чем первый. Оторвавшийся гриб изменил свою форму, превратился в цветок с повернутыми к земле гигантскими лепестками, бело-кремовыми с внешней стороны и розовыми изнутри. Он все еще сохранял такую форму, когда самолет был от него на расстоянии 300 км.
Почти все два часа до Окинавы самолет преследовал призрачный клубящийся свет; казалось, сам неземной гул взрыва оставался в голове смутным миражом.
Когда Суине приблизился к Окинаве, вышел из строя радиопередатчик, что помешало запросить свободную полосу для приземления. «Бок Кар» смог лишь дать предупредительные ракеты и приземлился в самом центре аэродрома среди других самолетов. Когда он остановился в конце полосы, запаса горючего хватило лишь на то, чтобы доехать до заправочного ангара. Заправившись горючим и отправив донесение Фареллу, Суиней продолжил путь, и когда «Бок Кар» наконец приземлился на о. Тиниан, была уже почти полночь.
Снова смерть унесла около 80 тыс. жизней. Еще 35 тыс. человек умерли после долгих мучений.
Меньшее число жертв во многом объясняется гористой местностью Нагасаки, близостью моря, преобладанием каменных зданий, что в совокупности в некоторой степени помогло укротить взрывную волну, помешать распространению пожаров. Однако общее число жертв, погибших от радиации и светового излучения в последующие месяцы, достигло здесь 120 тыс. человек. По донесениям полиции, за час до бомбардировки над Нагасаки появился американский самолет-разведчик, который сбросил тысячи листовок, на которых были начертаны всего два слова: «Час пробил!» Среди пострадавших только 3 процента составляли военнослужащие, остальные — мирное население, преимущественно женщины, старики, дети.
Очевидцы описывают взрыв, как «вспышку ярче тысячи солнц».
Американский журналист, находившийся на борту другого В-29, с которого велись наблюдения за бомбардировщиком, сбросившим бомбу, оставил следующую запись: «Над землей поднялся огненный столб высотой 3 тысячи метров. От его вершины отделилось кипящее грибовидное облако, достигшее 15-километровой высоты». В считанные доли секунды слепящая вспышка превратила почву в выжженную землю В радиусе 500 метров от эпицентра взрыва на открытой поверхности не осталось ничего живого. Люди, которые прибыли туда позже, натыкались на обгоревшие человеческие останки. Сохранился остов трамвайного вагона с пассажирами внутри: от чудовищной температуры тела их усохли и съежились.
Те, кто не сгорел и не был уничтожен взрывной волной, оказались в кромешном мраке, неправдоподобном безмолвии. Постепенно стало светлеть, но не от солнца, скрытого непроницаемым облаком пыли, это был зловещий, кровавый отсвет пожаров. Тишину нарушали вопли раненых, стоны и мольбы о помощи тех, кто оказался, как в ловушке, под развалинами рухнувших зданий. «Современные Помпеи» — сравнение, к которому чаще всего прибегают уцелевшие, вспоминая атомные бомбардировки. В отличие от Хиросимы, над пораженной зоной Нагасаки висели желтоватые клубы сернистого газа, удушающего все живое.
Через двадцать минут долина реки Ураками представляла сплошное море огня. Толпы обожженных людей метались в поисках спасения. Того, кто падал или отставал, пожирало неумолимое пламя. В 14.00 пожар достиг апогея. Западный ветер вздымал языки пламени на высоту десятков метров. Вырвавшиеся из огненного плена гибли от отсутствия кислорода и гигантского выделения углекислого газа. На земле агонизировали получившие чрезмерные дозы радиации; у большинства шла кровь носом и ртом. Многие сходили с ума. Нигде вокруг не осталось ни единой зеленой былинки: деревья были срезаны на высоте одного метра; обугленные ветви и трава смешались с землей. Холмы, на вершинах которых искали спасения уцелевшие, были покрыты слоем белого пепла.
Как и тремя днями раньше в Хиросиме, пошел дождь: огромные теплые капли, жирные и черные, как машинное масло. Адский ливень продолжался до 17.00, но он не остановил и не умерил пламени пожаров. Этот дождь нес гибель: он был радиоактивен. Сгрудившиеся на вершинах холмов беженцы тесно жались друг к другу, пытаясь победить страх. В сумеречном свете многие старались отыскать родных и близких в грудах обугленных и окровавленных тел.
Зашло солнце. Море пламени продолжало затоплять долину на всю ее 15- километровую длину. Самый яркий свет шел от угольных складов у сталелитейных заводов «Мицубиси»: там возвышался невыносимо яркий, неподвижный столб огня. В кирпичных стенах собора Ураками дымно-красное пламя плясало, как в жаровне из обожженной глины. Была уже ночь, когда рухнул купол.
Как говорилось в докладе префектуры Нагасаки, в радиусе примерно 1200 м от эпицентра взрыва «люди и животные умирали почти мгновенно под воздействием мощной ударной волны и теплового излучения; дома и другие сооружения рушились, превращаясь в груды обломков, повсюду вспыхивали пожары. Здания сталелитейного завода «Мицубиси» были изуродованы до неузнаваемости». Церковь в полукилометре от эпицентра рухнула, под ее развалинами были погребены находившиеся там люди. Улицы были усеяны изуродованными трупами. Под действием теплового излучения обгорела и сморщилась кожа на открытых участках тела у моряков, находившихся в 5 км от места взрыва, в заливе Нагасаки. Большая часть города походила на кладбище, где не осталось ни одного неперевернутого могильного камня.
Доктор П. Наган был врачом и физиком, руководителем рентгеновского института при университете в Нагасаки. Во время атомного взрыва он находился в сотнях метров от его эпицентра. Он самоотверженно оказывал помощь пострадавшим, хотя сам тоже сильно пострадал. В 1951 г. он умер от лейкемии. Сознавая, что скоро умрет, он наблюдал за проявлениями болезни у самого себя и у окружающих и писал об этом. Его наиболее известная книга — «Колокола Нагасаки». В ней он описал весь ужас пережитого.
Другой японский врач, Акизуки, переживший атомную катастрофу в Нагасаки, воссоздает страшную картину тех драматических дней.
«Стояли жаркие августовские дни. Но в больнице было прохладно, — писал в дневнике доктор Акизуки. (Туберкулезная больница Ураками, где он работал главным врачом, находилась на высоком холме, с которого открывался вид на Нагасаки.) — Как обычно, утром 7 августа 1945 года я развернул газету. В глаза бросился заголовок: «На Хиросиму сброшена новая бомба. Имеются большие разрушения». Вместо слов «зажигательная бомба», которые часто появлялись в сводках новостей, стояло «новая бомба». Более того, подчеркивалось: «Имеются большие разрушения». Это меня сильно встревожило. В те дни в прессе и по радио часто повторялась фраза «незначительные разрушения», когда речь в действительности шла о серьезных опустошениях как в тылу, так и в районах боевых действий. Теперь же прямо говорилось о «больших разрушениях», что, казалось, предвещает что-то зловещее. Я уставился на газету, которую крепко держал в руках.
Мы ничего не знали о новой бомбе. Американские власти предупредили наше правительство о том, что атомная бомба — оружие большой разрушительной силы, что скоро ее сбросят на Японию и при ее взрыве произойдет нечто ужасное. Но власти попридержали эти сведения. Почему нам ничего не сказали? Потому что боялись отрицательного воздействия на воинственный дух народа. Закрыв глаза, Япония неслась навстречу своей гибели».
В то время доктору Акизуки исполнилось 29 лет; больница, где он работал, принадлежала францисканскому монастырю. Начиная с апреля 1945 года Нагасаки несколько раз подвергался бомбардировке. На его территории находились доки, сталелитейный и военный заводы компании «Мицубиси». Вполне понятно, что он представлял собой военную цель. В городе ежедневно звучали сигналы воздушной тревоги, однако бомбардировщики В-29 обычно пролетали мимо Нагасаки.
Горожане благодарили судьбу и вскоре перестали соблюдать правила противовоздушной обороны, не ведая, что еще в мае Нагасаки был выбран в качестве одного из четырех городов, по которым планировалось нанести ядерный удар.
«9 августа. Громкое пение цикад обещало, что день будет жарким и душным, — писал доктор в дневнике. — В 8.30 начал медицинский осмотр амбулаторных больных.
Утром господин Йокота навестил свою дочь, находящуюся у нас на лечении. Он инженер отдела исследований завода «Мицубиси», производящего артиллерийские орудия. Господин Йокота мрачно заметил: «Не думаю, что этот взрыв был вызван высвобождением какой-либо формы химической энергии».
«Чем же тогда?» — поинтересовался я.
Он ответил: «Мощность бомбы, сброшенной на Хиросиму, намного превышает силу высвобождения любой энергии, получаемой в результате химических реакций, например тех, в которых участвует нитроглицерин. Это была бомба, действие которой основано на делении атомного ядра».
Как раз в этот момент послышался вой сирены. Я пошел предупредить больных, чтобы они держались подальше от окон: на днях нас обстреляли истребители, которые поднимаются с американских авианосцев, плавающих неподалеку от берега.
Я спустился в кабинет и увидел доктора Йосиоку, которая собиралась на операцию. «Не надо работать при воздушной тревоге»…
…Вдруг я услышал монотонный шум самолета. Он становился все сильнее, затем, как мне показалось, прямо над больницей устремился вниз. Я закричал: «Вражеский самолет! Осторожно, все — в укрытие!»
Вспыхнул ослепительно белый свет, затем через мгновение сильнейший удар потряс стены больницы. Я лежал на полу лицом вниз, а по моей спине барабанили куски штукатурки. У меня закружилась голова, в ушах звенело. Должно быть, прошло около десяти минут, прежде чем я с трудом смог встать и оглядеться. Вокруг плавал желтый дым, все было в пыли. «Слава богу, — подумал я, — вроде жив! Но что же с больными?»
На лестнице я увидел, как некоторые из них спускались с полуразрушенных верхних этажей. Ступени и коридор были завалены мусором. Шатаясь, больные направились ко мне.
Сквозь разбитое окно я выглянул наружу и был ошеломлен. Небо было черное, как смола, от земли поднимались облака густого дыма — горели дома в долине.
Сказать, что все горело, недостаточно, чтобы описать эту картину. Казалось, словно сама земля рождала пламя, языки которого, извиваясь, выплескивались из ее чрева. Океан огня и дыма! Как будто наступил конец света.
Я выбежал в сад. Больные шли ко мне, взывая о помощи…
…Вид Нагасаки в море огня навел меня на мысль, что такие разрушения могли вызвать только тысячи бомбардировщиков. Теперь я понял, в чем дело. «Так и есть! — закричал я. — Это новая бомба, подобная той, что сбросили на Хиросиму».
Примерно через десять минут после взрыва ко мне подошел почти голый человек. Он держался за голову и издавал какие-то звуки. «Ужасно больно!» — простонал он и передернулся как от холода. Это был Зеньиро Цуимото, мой помощник и друг.
«Что с тобой?» — спросил я, поддержав его.
«Там на бахче… собирал тыквы для больных… что-то ударило…» — сказал он слабым голосом. Но даже теперь я не понял, что он был очень тяжело ранен.
«Ничего! — ответил я. — Ты в порядке, поверь мне. Где твоя рубашка? Ляг, где попрохладней и отдохни. Я скоро вернусь».
Волосы и лицо Цуимото были опалены. Белая рубашка на спине обгорела. Я смотрел на него: зажав голову, он продолжал качаться из стороны в сторону. «Выглядит, как будто его ударила молния», — подумал я.
Время шло, и все больше людей, которые вели себя так же, как и он, собиралось у больницы. Все они кричали: «Я ранен, я ранен! Я горю! Воды!» Они шли как-то странно, медленными шажками, стеная от боли. Спустя некоторое время отдельные участки кожи у раненых стали чернеть и отслаиваться.
Никогда не забуду отчаяния отца, который подбежал ко мне, держа на руках ребенка. Он просил меня что-нибудь сделать для мальчика. Я осмотрел его. Живот ребенка был вспорот. Пульс не прощупывался. Я сказал: «Нет никакой надежды». Положив ребенка на траву, отец устало сел рядом, потом спросил: «Может быть, все-таки что-нибудь сможете сделать?» Я покачал головой. Я уже ничем не мог помочь.
Перед больницей находилось рисовое поле, рядом с которым протекала речушка около двух метров шириной; она брала начало из холодного, прозрачного источника, расположенного на ближайшем склоне холма. Подойдя к ней, я увидел полуголых людей, припавших к воде. Огромные участки тела у каждого были обожжены и сильно воспалились, раненые пришли сюда, чтобы утолить страшную жажду и ослабить нестерпимую боль, и толпами расположились вдоль всего берега.
«Не пейте воды! — закричал я. Все посмотрели в мою сторону. Эти люди работали на полях, где выращивали рис и сладкий картофель. Когда прозвучал отбой воздушной тревоги, они вернулись к работе — это было за несколько минут до взрыва бомбы. Услышав рев моторов, они подняли голову, чтобы видеть самолет, их лица и тела оказались незащищенными от вспышки…
День тянулся необычайно долго.
Красные языки пожаров продолжали бушевать. Пылал металлургический завод «Мицубиси». В темноте больничного двора я услышал голос: «Доктор, не желаете ли вы выпить с нами сакэ?»
Обессиленный, я опустился на траву. Преподобный Ногути вытащил бутылку, сказав: «Мне удалось найти ее на кухне». Мы пили сакэ из пиал для риса.
Появился муж моей сестры и спросил, не видел ли я ее. «Нет, не видел». — «Боже правый! — воскликнул он. — Судзуки, наверное, убита! Утром около 10 часов она пошла навестить тебя. Должно быть, по пути сюда она попала под бомбежку!» Схватившись за голову, он опустился на траву.
В последующие четыре дня он ни на минуту не прекращал поиски жены, однако ему не удалось найти даже ее тела. Вероятно, сестра оказалась в районе эпицентра взрыва. Должно быть, она, как и десятки тысяч мужчин и женщин, в одно мгновение сгорела во время вспышки».
Доктор Акизуки приступил к лечению оставшихся в живых обожженных и изуродованных людей, используя то скудное количество лекарств, которое было извлечено из-под развалин здания больницы.
«Я начал лечить раненых, когда уже стемнело; мне помогала медсестра. Она держала свечу. Пламя колыхалось при порывах ветра, дувшего через разбитые стекла.
Кисточкой для написания иероглифов я смазывал цинкоксидным маслом участки кожи. Так как ожоги были чрезвычайно обширны, эта процедура отнимала много времени. Я извлекал из тел осколки стекла или щепки дерева, дезинфицировал раны, накладывая повязки.
Прошло три часа, я не обработал и десятка больных, а их были сотни. Дети плакали, просили матерей помочь им. Некоторые кричали: «Доктор, мне больно! Скорее! Подойдите, пожалуйста!» В мерцающем свете свечи было видно, как обожженные фигуры корчились на полу.
Ожоги стали в тот же день гноиться, в них появились черви. Со временем у тех, кому показалось, что они выздоровели, исчезли ожоги и раны, потом появились келоиды, катаракта, белокровие, рак и другие заболевания. Этими страданиями сопровождается жизнь жертв атомных бомб до сих пор. Один из них — Сэндзи Ямагути.
В тот день 14-летний Сэндзи Ямагути находился в Нагасаки на военном заводе «Мицубиси», куда был мобилизован в порядке трудовой повинности. Завод располагался в 1,2 км от эпицентра взрыва. В момент взрыва Ямагути работал на заводском дворе. Правая верхняя часть тела Ямагути была обожжена. Ожоги воспалились и покрылись червями. Много дней и недель длились мучения. Когда через 7 месяцев Ямагути вышел из больницы, дети, увидев его, в страхе разбегались. «Красный дьявол!» — кричали они ему, столь страшные ожоги покрывали тело Ямагути.
Одна операция следовала за другой, но избавиться от келоидов не удавалось. Сколько раз Ямагути пытался покончить с собой! Только поднявшееся в мире движение за запрещение атомных и водородных бомб дало ему силы жить.
На следующий день после ядерного нападения на развалины сожженной пожарами Нагасаки были сброшены листовки, призывавшие население покинуть город.
В тот же день, 9 августа, Трумэн выступи по радио перед своими соотечественниками с такими словами:
— Мы благодарим бога за то, что бомба появилась у нас, а не у наших противников, и мы молим о том, чтобы он указал нам, как использовать ее по его воле и для достижения его цели…
Две атомные бомбы, обрушенные Вашингтоном на Японию, в считанные мгновения уничтожили не менее 200 тыс. человек.
Память об атомных бомбардировках хранят созданные в Хиросиме и Нагасаки специальные музеи. Их «экспонаты» потрясают каждого, кто знакомится с ними. Мне довелось видеть их. Многочисленные фотографии жертв, оплывшие черепицы, спекшиеся в бесформенные глыбы куски металла и стеклянные бутылки, превратившиеся в кучки пепла, бывшие пачки бумажных денег в металлическом сейфе и другие предметы, собранные здесь, предупреждают: «Люди, нет ничего страшнее для человечества, чем ядерное оружие!»
Разбитый в Хиросиме Парк мира и Хиросимский музей атомной бомбардировки посещают около миллиона человек ежегодно. Люди приезжают сюда не только из всех уголков Японии, но и из многих стран мира. Каждый год 6 августа здесь проводятся массовые митинги с участием десятков тысяч человек, чтобы почтить память погибших от атомной бомбардировки и призвать к активизации борьбы против гонки ядерных вооружений.
Рядом с Парком мира — руины Атомного дома, находившегося в эпицентре взрыва бомбы. Здесь установлена плита с такой надписью: «Атомный дом. Развалины здания, над которым 6 августа 1945 года взорвалась в воздухе первая в истории атомная бомба. Эта бомба погубила более двухсот тысяч человеческих жизней и испепелила город в радиусе двух километров. Чтобы передать потомкам правду об этой трагедии, в предостережение человечеству, на добровольные пожертвования проведена реставрация руин, дабы сохранить их на века».
Внешне Соединенные Штаты обставили дело так, что атомные удары якобы потребовались им для того, чтобы вынудить Японию капитулировать. Однако в действительности цели преследовались совершенно иные, ведь Япония и гак стояла на краю гибели: от решения о полной и безоговорочной капитуляции ее отделяли считанные дни. Атомные бомбардировки потребовались Вашингтону для того, чтобы «показать миру величие Америки». Об этом свидетельствуют и заявления тогдашнего министра обороны США Стимсона, который неоднократно подчеркивал, что, решая вопрос о применении атомных бомб, следует исходить из той исторической роли, которую США должны будут играть после войны. А эту роль он понимал не иначе, как роль гегемона и мирового законодателя.
Иойрыш А. И. Бомба. — М. : ЦНИИатоминформ, 2000
