С Николаем Федоровичем я познакомился, когда ему было за 60. Высокий, статный, степенный, рассудительный и надежный. На все сто красавец-герой! И в то же время веселый, юный и непосредственный, как ребенок. Душа компании. Казалось, что он не живёт, а горит.
И разве настоящие пожарные могут быть другими?
Последние слова – маме
Николай Куппа умер в год своего 80-летия. Представлялось, что юбилей этот вовсе не подведение итогов по Гамбургскому счету, а только очередной пунктик в судьбе и биографии. Жизнь с её красками, радостями, мечтами и тайнами продолжается!
– Папа практически до последних дней был бодр и полон сил и энергии, – рассказывает «Вечерке» его дочь Галина. – Годом раньше мы съездили в Чернобыль на 30-летие аварии, и после того он как-то стал чуть хуже себя чувствовать. Начал покашливать. Очень похудел. Но вроде всё было нормально. Весь в работе. Всё время за рулём. Пошли к врачу, и там-то стало известно: рак правого легкого. Последняя стадия. Я отцу об этом не сказала. Ну а 26 мая, в пятницу, была жуткая жара, папа вёл машину, и вдруг в районе парка Шевченко ему стало плохо. Мы приехали домой, пообедали. Он выпил 50 граммов коньяка. Прилег и через час потерял сознание. Почти двое суток только хрипел и шептал: « Мама, мама…». А в воскресные в 3.10 его не стало.
О чем думает человек в последние минуты-мгновения своего земного пути? Быть может, возвращается в своё «материнское» детство и многообещающую юность, которая и определила всю дальнейшую судьбу. Как и почему наш земляк стал профессиональным пожарным? Когда-то Николай Федорович рассказал мне об этом.
Улыбаясь, он признался, что героическую профессию выбрал практически случайно, наслушавшись рассказов соседа, работавшего в пожарной охране. Зато свое первое боевое крещение запомнил надолго.
– Это был пожар в Днепропетровске, на улице Артема, – вспоминал Николай Куппа. – В одном из домов загорелся подвал. На первом этаже находился детский сад. Детей и сотрудников эвакуировали, но с огнем справиться не удавалось. В подвале жильцы хранили бензин, керосин, и в любую минуту мог произойти взрыв. Я увидел, что дымок выходит чуть в стороне от дома. Подвальные помещения были связаны между собой, и пробраться по узкому ходу сообщения мог только один человек. Я взял КИП и пожарный рукав и полез. На всякий случай меня обвязали веревкой и предупредили: что вдруг случится, два раза дерни, тебя вытащат. Но веревка за что-то зацепилось, и меня, как морковку из сырой земли, выдернули. Второй раз полез уже со знанием дела. С трудом добрался до очага возгорания. В течение получаса заливал его водой, отползал и снова заливал. Там наверху было человек сто, но они ничего не могли сделать. А я мог!
Впоследствии ему приходилось участвовать в ликвидации самых грозных пожаров: на Днепропетровском шинном заводе, на Криворожском коксохиме, на Белоцерковском шинном. Именно за эти пожары он трижды награжден самой почетной профессиональной медалью.
Но, конечно, Чернобыльская атомная – особая страница в биографии Николая Федоровича.
В зоне реактора радиация зашкаливала до 1500 рентген
Как однажды иронично заметил Николай Куппа, жены пожарных далеко не всегда адекватно реагируют на ночные звонки. Так было и в апреле 1986-го.
– В половине второго ночи мне сообщили об аварии, – рассказывал человек-легенда.- Я супруге говорю: Катя, такое дело, на атомной станции ЧП, надо ехать. А жена в ответ: знаю я эту атомную станцию! Небось, какая-то б… звонит. Словом, уехал в ужасном настроении. А вернулся в полпятого во всем белом. На голове белая кепка, на ногах – тапочки. Форму и вообще всю одежду забрали. Говорю, хоть трусы оставьте! Жена, как увидела меня, сказала «понятно!» и спать пошла. А я уже через час ушел на работу. Там, в своем кабинете, потерял сознание.
О том, что все очень серьезно, стало ясно сразу после взрыва на четвертом энергоблоке. У пожарных не было опыта ликвидации последствий таких масштабных ЧП. До сих пор спорят о том, все ли было сделано правильно в первые дни после аварии. Подполковник Николай Куппа( в то время начальник отдела Киевского госпожнадзора) предложил гасить реактор пеной. Но от этого метода отказались. Ведь в зоне реактора радиации зашкаливала до 1500 рентген, и посылать огнеборцев на верную смерть никто не хотел.
– Мы поднялись на вертолете ГАИ и сбрасывали в жерло реактора свинец и песок, – отмечал Николай Федорович. – На второй день после аварии дали команду охлаждать реактор, который стал неуправляемым и мог взлететь на воздух. Схему отработки этой операции проверяли в Припяти, на десятиэтажном доме, параметры которого примерно подходили к нашему объекту. Запомнилась надпись на многоэтажке : «Пусть будет атом работником, а не солдатом».
Впрочем, о состоянии безопасности на ЧАЭС Николай Куппа знал не понаслышке – с 1982 года инспектировал станцию. Руководству Чернобыльской атомной было выдано более 400 предписаний госпожнадзора, но большинство из них, увы, реализованы не были.
– Подобные объекты должны быть обеспечены системами автоматического пожаротушения, но здесь она отсутствовала, – рассказывал «Вечерке» Николай Федорович, – проект предусматривал такую систему, а жизнь распорядилась иначе. Производственные помещение ЧАЭС изобиловали пластикатом – горючим материалом, выделяющим при горении цианиды. Акты о приемке подписывались под давлением партии. Официально уже рапортовали о пуске станции, и ничего не оставалось делать, как подтверждать это на бумаге. Так требовало политбюро, МВД, к которому относилось наше управление. Такое было время.
От радиации лечились пивом
О причинах трагедии до сих пор спорят. Поговаривают даже, что это была диверсия, направленная на дискредитацию советского строя.
– Чего только ни говорили, – вспоминал прославленный огнеборец. – Рассказывали, к примеру, о землетрясении, о вражеских происках. Но ничего этого не было. Мы, как и японцы, утратили контроль над управлением реактором. Но у них этому поспособствовало природное ЧП, а у нас – человеческий фактор. Было вдвое сокращено время проведения ремонтных работ, что сулило прибыль, но привело к таким жутким последствиям.
Но как бы там ни было, а случилось то, что случилось, и каждый в той ситуации сделал свой выбор.
Узнав об аварии, многие киевские чиновники спешно покидали республиканскую столицу. А в это время в Припяти работали школы, отмечались свадьбы. В апреле 1986-го страна приказала стать героем каждому ликвидатору, и подавляющее большинство с честью выполнило этот приказ.
Но у подвига нет множественного числа. Вспоминая события 27-летней давности, Николай Куппа заметил, что один из пожарных сводного отряда, направлявшегося на атомную станцию, наотрез отказался следовать к месту аварии. Как он пояснил, ему хотелось остаться настоящим мужчиной, а после облучения это вряд ли возможно.
Сегодня никто не помнит его имени, как, к сожалению, и многих настоящих мужчин, выполнивших свой профессиональный долг до конца. Напомним, что Леониду Телятникову, Виктору Кибенку и Владимиру Правику присвоено звание Героя Советского Союза.
Орденом «За мужество» награжден и один из первых ликвидаторов аварии Николай Куппа. Его доза –154,5 рентген – более чем в пять раз превышала максимально допустимую.
– Лечился я пивом, – вспоминает ветеран. – Хотя и времена были горбачевские – безалкогольные, у нас вся больница гудела. Одни помогали себе красным вином, другие – пивом. Мне врачи посоветовали больше жидкости пить, я и пристрастился к пиву, хотя раньше его и не жаловал. Оно, быть может, и помогло выгнать цезий из организма. До сих пор пиво пью.
Редкий снимок. Николай Куппа (крайний справа) в госпитале 2 мая 1986 года
Материться – не самая вредная привычка
Из вредных профессиональных привычек у Николая Куппы была привычка материться. Но ведь в иных случаях по-другому и не скажешь.
– Это у меня в крови, – заметил как-то легендарный пожарный. – Вот ночью приезжаешь на место происшествия. Все сонные, спять хотят. А действовать нужно безотлагательно. Быстро и решительно. Только мат приводит в рабочее состояние. У меня и на работе ругаются, но по-доброму.
С Николаем Федоровичем мы говорили в основном о его героическом прошлом. Но ведь в настоящем он еще был и заботливым отцом, дедушкой, и даже прадедушкой.
– Так случилось, что мама умерла, когда мне было 15 лет, а папе 39, и всю свою жизнь он был рядом, воспитывал, защищал меня, – говорит дочь Галина Николаевна. – Мы всегда даже и жили почти по соседству. У меня самый замечательный отец. Бог его хранил. Возможно, потому из жизни он ушел без мучений и страданий. Мои друзья-врачи после сказали, что в легких нет нервных окончаний, и потому онокобольные не испытывают острой боли. Им не требуется морфий. Они кашляют, слабеют, но не мучатся.
Покидают нас близкие люди, и боль от их утраты останется с нами. Останется навсегда до той самой поры, когда мы с последним вдохом не передадим её нашим потомкам.
Автор – Александр Разумный
Источник – dv-gazeta.info
